Письма о духовной жизни - Страница 19

Bce, что я читал когда либо о вершинах самого возвышенного созерцания, как по латине, так и по французски, —все это я на днях нашел пространно изложенным и разъясненным в аскетической книге, переведенной с греческого на славянский язык, и напечатанной Синодом в 1793 году, под заглавием о Добротолюбии, по ходатайству и стараниям настоятеля Валаамского монастыря. Книга эта повсюду продается и обращается. Вот сколь истинно, что у Господа никогда не будет недостатка в деятелях! И между тем, как мир кажется нам почти погрязшим в бездне беззаконий, вертоград Его возделывается, растет и процветает, и царство Его шагом медленным, но твердым, все приближается. Эта мысль о тружениках смиренных и неведомых, но верных, деятельных, одаренных всеми силами мудрости и благодати, имеет для меня нечто столь привлекательное, что я никогда не останавливаюсь на ней, не почерпнув из нее великих угешений. Эта книга, впрочем, в сущности есть не что иное, как изложение ясное и весьма подробное, происхождения и великих плодов молитвы: Господи помилуй, которую называют молитвою духа, молитвою без образов, молитвою мистическою"и т. д.

Мистическою эта молитва не называется; но есть такие ее определения: „сокровенное во Христе делание, тайное поучение сердца."Что вообще до книги „Добротолюбия,"то в ней разъясняется все относящееся до подвижнической жизни, покаяния, борьбы со страстями, трезвения и молитвы. — изображен весь путь приближения к Богу от начала до конца. Нет человека, который бы взявшись читать эту книгу, не нашел в ней именно нужного ему.

Письмо четырнадцатое.

В шестом письме Сперанский говорит о случайных уклонениях в деле внутренней духовной жизни, которые испытывал его друг. Сперанский предостерегает его и убеждает пресечь эти неправости, пока они не окрепли, —убеждает и общим рассуждением о власти нашей над проявлениями духа, и наставлениями старцев о способах возгревания жизни в духе, и собственным опытом.

Речь идет о видениях в теле, бывающих во время углубления в умносердечную молитву у тех, кои не следуют при этом установленным правилам благоразумия.

О видениях кратко: „Вспомните, что Тереза и другие святые молили об избавлении от видений. Как бы ни были они отрешены от земного, как бы ни были духовны, к ним всегда примешиваются некоторые формы."

У редкого из св. подвижников, писавших о духовной жизни, вы не встретите предостережений на счет этих видений или привидений. Не все их испытывают. У иных не бывает их никогда; другие имеют к ним особое предрасположение. Но не природа виновата, а неправость действования самих подвергающихся им лиц.

В естественном порядке, или строе наших сил, на переходе отвне внутрь, стоит воображение. Надо благополучно миновать его, чтоб благополучно попасть на настоящее место внутри. По неосторожности, можно застрять на нем, и, оставаясь там, быть уверенным, что вошли внутрь, тогда как это только внешнее преддверие, двор языков. Да это бы еще ничего; но этому состоянию всегда почти сопутствует самопрельщение, а из него развивается визионерство, с его пагубными последствиями.

Очерчу вам это состояние со слов Симеона Нового Богослова, в его статьях о трех образах молитвы. Известно, что вся забота ревнителей о духовной жизни обращена на то; чтобы поставить себя в должное отношение к Богу. Совершается это и обнаруживается в молитве. Она есть путь восхождения к Богу, и ее степени суть степени приближения нашего духа к Богу. Самый простой закон для молитвы, —ничего не воображать, а собравшись умом в сердце, стать в убеждение, что Бог близ, видит и внимает, и в этом убеждении припадать к Нему, страшному в величии и близкому в благоснисхождении к нам. Между тем, иные вот что делают во время молитвы: „Предстоя на молитве, возводят на небо очи и ум, и воображают в уме своем Божественные советы, небесные блага, чины св. Ангелов и обители святых, словом — все, что говорится в Писании об этих предметах особенно образно, вызывают их из памяти и перебирают воображением во время молитвы, стараясь разительностью сих представлений и воображенний потрясти свое чувство, в чем иногда и успевают, — разблажают свое сердце к желанию Божественного, умиляются и плачут."Представлять предметы Божественные под теми образами, как они представляются в Писании, ничего нет худого и опасного: мы и разсуждать о них иначе не можем, как облекая понятия в образы, — но не должно никогда думать, что и на деле так есть, как эти образы являются, и тем более останавливаться на этих образах во время молитвы. Во время благочестивых размышлений, или при богомыслии, это уместно; но во время молитвы — нет. Образы держат внимание вовне, как бы они священны ни были, а во время молитвы вниманию надо быть внутрь, в сердце; сосредоточение внимания в сердце есть исходный пункт должной молитвы. И поелику молитва есть путь восхождения к Богу, то уклонение внимания от сердца есть уклонение от этого пути. Значит, употребляющие означенный, воображательный образ держания себя во время молитвы, на первых же порах, сами себе усграивают препоны к делу, за которое взялись с такою ревностью. Но в этой неправости начала есть только начало беды, которое наводит на нечто худшее и опаснейшее. Так как это пapeниe или летание ума в небесных областях легко, и, по связи сердца с воображением, тотчас оставляет след влияния своего в разблажении чувств, то занимавшийся так тотчас начинает мечтать об успешности своего дела и своем совершенстве. „У такого, говорит св. Симеон, мало помалу кичится сердце; ибо он воображает, что совершаемое им и происходящее в нем бывает от Божественной благодати к утешению его. Почему он и молит Бога, чтоб дал ему и всегда быть в таком состоянии; а оно не есть доброе состояние, а прелесть. Таким образом, у него путь в преспеянию пресекается в самом начале, ибо искомое считается достигнутым тогда как достижениe его еще не начато. Посему‑то такой человек „никогда не может прийти в разум и достигнуть добродетели или бесстрастия."Далее, —самомнение еще более разгорячает воображение, и оно быстро рисует новые картнны, вставляя в свои мечтания личность мечтающего и представляя ее всегда в привлекательном виде, в близости к Богу, ангелам и святым. Чем более он так мечтает, тем более укореняется в нем убеждение, что он точно уже друг неба и небожителей, достойный осязательного с ними сближения и особых откровений. На этой степени начинается визионерство, и как естественная болезнь душевная, и более того, как дело врага, который не дремлетъ. „Таким образом многие прельстились, видя свет и cияниe очами телесными, обоняя блаroyxaниe обонянием своим, слыша гласы ушами своими и т. п. Иные из них повреждались в уме, и переходили с места на место, как помешанные. Иные, приняв беса, являвшагося им в образе светлого ангела, до того утверждались в прелести, что до кожца оставались неисправивыми, и не принимали совета ни от одного брата; иные, по внушению бесовскому, сами себя убивали, низвергались в стремнины, удавливались. И кто может исчислить все прельщения, в какие ввергал таковых враг! Если не всякий из держащихся такого образа молитвы терпит вред, то это только из тех, которые живут в обителях с другими братиями. Но все же они проводят жизнь без всякого успеха."