Письма о духовной жизни - Страница 21

„Учение св. Павла, пишет Сперанский, на этот счет положительно. Прочтите со вниманием 14–ю главу первого послания к коринфянам. Тут речь идет об известной форме действия Святого Духа, которой верующиe этой церкви добивались предпочтительно пред всеми другими; состояла она в том, чтобы говорить чужими языками (это некоторого рода исступление или экстаз, действительно обнаруживающийся употреблением языков, неизвестных тем самим, которые на них говорят). И что же? Он воспрещает этот дар, хоть и сам причисляет его к истинным дарам Духа Святого, и возбраняет его единственно по неудобству пользоваться им в церкви, в которой он может произвести смятение. Он советует им приберечь этот дар для их одиноких упражнений, а в церкви пользоваться лишь даром пророчества. Более того, —он даже воспрещает им пророчествовать иначе, как соблюдая порядок очереди, и предупреждает все возражения, которые вы могли бы мне сделать, изрекая великое слово, что самые духи пророчества подчинены пророкам."Вы видите, что этою речью сильно доказывается, что человек может править собою, даже в то время, когда состоит под действием благодати. Но вместе не трудно заметить, что тут допущены положения, с которыми нельзя согласиться. Во первых, неверно, будто говорившие на чужих языках находились в это время в умоисступлении или экстазе, и говорили, сами не понимая своей речи. В умоисступлении теряется сознание и своего я и всего окружающего; а при обнаружении дара языков, этого не было. Говорившие на них сознавали, кому говорят и о чем говорят. Ошибка состояла в том, что увлекались движением сего дара, и говорили, зная, что те, кому говорят, не понимают их. Когда пишетъ св. Павел правила для говорящих языками, зиачит, он считает их способными править собою во время движения сего дара; в умоисступлении же или экстазе править собою нельзя. К тому же, во всей этой главе дар языков ставится на ряду с даром пророчества: пророчество же в том виде, как оно проявлялось в первенствующей Церкви, не ставило пророчествующих в умоисступление; стало быть, не делал этого и дар языков. И то неверно, будто языки оставались безвестными тем, которые на них говорили; иначе они не понимали бы, что говорят. Ибо св. Павел пишет, что говорящий на незнакомом языке себя назидаетъ (1 Кор. 14,4): как же он назидал бы себя, еслиб не понимал языка? Неверно, наконец, и то, будто Апостол запрещает дар, по неудобству употребления его в церкви, и советует приберечь его для одиноких упражнений, пользуясь в церкви только даром пророчества. Св. Павел заповедует совсем противное: ревнуйте, говорит он, о том, чтобы пророчествовать; но не запрещайте творить и языками (ст. 39); только бы то, что говорилось, изъясняемо было на понятном языке (ст. 27. 28). Видно, что св. Павел не всякое вообще употребление сего дара считал неудобным в церкви, а только употребление его без истолкования. Что касается до того, чтобы приберегать этот дар для одиноких упражнений, о том и помину нет.

Второе убеждение для друга своего — пресекать непорядочные изменения в теле, — берет Сперанский из примера св. старцев— подвижников. Он пишет:

„Вслед за этим великим авторитетом, идут все примеры, вся практика святых созерцательных. Неизменное их учение об этом предмете состоит в том, что при людях никогда не следует позволять, чтобы внутреннее чувство раздавалось наружу. Вы найдете это в трактате Мюлаваля, как я это нахожу в ста местах моего «Добротолюбия». Не только по сущности, но и по форме, полезно, достойно истинного смирения следовать доброй практике и здравому преданию истинных наших отцев духовных. Помню, что сообщал кое‑что об этом в разговорах; напомню вам тут эту форму в немногих словах."

И это убедительно. При собраниях в церкви, было законом ничем не особиться от других: как все стоят и держат себя, так стой и держи себя и ты. Арсений великий однажды вздохнул в церкви, не заметив, что перед ним близко стоит другой. Он поклонился ему и сказал: „прости, брат; я еще не начинал быть монахом.” — Но, вслед за этим, Сперанский изображает как вeликиe старцы трезвенно совершали свою умную молитву, уединенно, в келлиях своих. И в этом изображении своем далеко отступил от того, как дело шло на самом деле. Это заставляет меня сделать извлечения из «Добротолюбия» о том, как подвижники Божии возбуждали в себе дух молитвенный и утверждались в молитве. Тогда само собою видно будет, на каких пунктах Сперанский отступил от истины.

Письмо пятнадцатое.

Как возгревали в себе дух молитвенный и утверждались в молитве подвижники, отцы и учители наши? Главное, чего они искали, состояло в том, дабы сердде гopелo к единому Господу беспрестанно. Бог требует сердца, потому что в нем исходище жизни. Где сердде, там сознание, внимaниe и ум, там вся душа. Когда сердце в Боге тогда и вся душа в Боге, и предстоит человек в непрестанном поклонении Ему духом и истиною.

Это главное иным доставалось скоро и легко. Милость Божия! Kaк глубоко потрясал их страх Божий, как скоро оживала совесть во всей своей силе, как стремительно возжигалась ревность—держать себя пред Господом чисто и непорочно, как скоро труд богоугождения раздувал этот огонек и превращал его в пламень! Это серафимские души, пламенные, быстродвижные, многодеятельные.

Но у других все идет вяло. Строй ли их естественный такой, или другие о них намерения Божии, только сердце их не скоро согревается. Казалось бы, они уж навыкли всем делам благочестия, и жизнь у них идет праведно; а нет, — на сердце все не то, чему бы следовало быть. Так бывает не только с мирянами, но и с живущими в обителях, и даже с отшельниками. Бог вразумил и труженики трезвения установили особый способ привития к сердцу неисходной молитвы ко Господу, согревающей сердце. Мы об этом поминали не раз. Опыт оправдал этот прием успехом, и он стал почти повсюден, и все, которые проходят его как следует, успевают.