Письма о духовной жизни - Страница 35

„Итак, не находите странным, если, в течение ваших трудов, вам случится иметь относительно тех же фактов иные взгляды, и всегда принимайте с благодарностию хлеб насущный, не привязываясь и одной форме предпочтительно пред другой. Нужно сохранять данную форму, пока она сама но себе держится; по если представится другая, более ясная, —не следует упорно отвергать ее, потому единственно, что нами уже была принята другая форма. Систематическая последовательность, строгий порядок мыслей, столь восхваляемые в науках человеческих, тут не у места; ибо все тут дело чувства, или, лучше, духовного роста."

Эти положения совсем противоположны тому, что сказано выше о чувстве связанности и подчиненности данному авторитету, при чтении и изучении Писания. „Не привязывайся, говорит, ни к какой форме понимания;"следовательно, ныне одно, завтра другое; и, стало быть, Писание не будет для нас представлять ничего твердого: почва под нами будет не тверда, текуча, колеблема. „Представляя яснейший образ понимания, брось первый."Но ведь он только мне представился; а я не решитель смысла Божественного Писания, —как же я могу так своенравничать? Лютеранам это с руки. У них закон—не связываться ни каким определенным толкованием, а всякий молодец на свой образец. Ревнуя же по истине православно, нельзя так позволять действовать ни себе, ни другим, ибо этим расшатывается весь авторитет Писания и открывается безграничный простор своемыслию.

„Среди многих вещей, заключает Сперанский, по истине прекрасных, два соображения в особенности поразили меня: объяснение народосчисления, предписанного Августом, и история избиения младенцев. Несомненно, что эти факты противоречат всему, что оставила нам наиболее достоверного история. Поэтому совершенно необходимо искать тут аллегорического смысла."

Сказано слишком скоро и слишком сильно. Поленился подумать и бросился в аллегорию. Так всегда делают мистики. Напротив, и древние и новейшие толковники Писания, лица солидного образования, не находят этих событий противоречащими историческим данным, и возникающие недоразумения решают очень удовлетворительно для непредубежденных. Аллегория в этих и подобных случаях, если признать ее единственным способом пояснения, ослабляет значение Писания, и подрывает веру в его непреложную истину. Что друг Сперанского придумал нечто хитрое, —не дивно: это в духе лютеран, и особенно немцев. Но как Сперанский‑то согласился с тем— вот это удивительно!

Последнее письмо Сперанского к Броневскому опять обращает внимание наше к молитве. Оно, и по содержанию своему, может быть сочтено заключением всех рассуждений о молитве, предлагая окончательные о ней положения. Прочитаем его с небольшими заметками.

„Так… краткая молитва Господи помилуй! есть действительно духовный магнетизм, и не без содействия благодати и истины Христовой пришло вам это сравнение. Закрытием миpa чувственного совершается магнетизм душевный."

О человеке, повлиявшем на другого словом, говорят: намагнетизировал его. Умно–сердечная молитва ко Господу, утвердившись, увлекает и преобразует и душу и тело, и всякий раз, как бывает в силе, вводит ум в видение иного лучшего миpa—духовного, отвлекая от всего.

„Естественным рождением мы облекаемся в тело душевное: быстъ первый человек Адам в душу живу; возрождением мы облекаемся в тело духовное: последний Адам в дух животворящ"(1 Кор. 15, 45).

Рождаемся мы в состоянии повреждения; в купели крещения возрождаемся благодатию о Господе Ииcycе Христе для жизни новой, духовной. Повреждение состоит в том, что дух, отпадши от Бога, подпал под владычество души, а душа под владычество тела. В возрождении возстановляется сила духа и возвращается ему господство над душею, а чрез душу и над телом. Жизнь возрожденного должна проходить в преобразовании души и тела по требованиям духа, или в одухотворении их.

„Тайна искупления нашего состоит в преложении духовного в духовное, или, как некоторые св. отцы это называют, в преображении, а св. Павел еще выразительнее: в возглавлении всяческих во Христе; и это возглавление или преложение начинается в этой самой жизни, в этом самом мертвенном теле нашем, и совершается."

Существо жизни о Христе Иисусе, жизни духовной, состоит в преложении душевно–телесности в духовность, или в одухотворении души и тела. Момент, с которого начинается это одухотворение, есть зарождениe в сердце неотходной теплой молитвы к Господу, —знак сочетания его с Господом. Сердце—корень жизни и всех проявлений ее. Когда оно возобладано духом, тогда чрез него дух естественно начинает проникать в весь состав естества нашего и его одухотворять; тогда ум начинает насыщаться Божественною истиною, весь ею проникаясь, во всем ее объеме, —воля—святыми настроениями и расположениями, всеми добродетелями: сердце—святыми чувствами: вместе с тем и тело становится воздержно, трудолюбиво, живо, бодренно, целомудренно. Где все это есть, там падший является вполне восстановленным.

„Бытие миpa сего есть эпизод в великом деле творения, —эпизод необходимый, но не цель и не конец поэмы. Он необходим потому, что духовность, свобода и возможность падения суть одно и тоже."

Теперешний образ бытия миpa точно есть эпизод. Его не было бы, еслиб не было падения. Но он не необходим, как не необходимо падение. Свобода тварная предполагает не одну возможность падения, но вместе возможность и непадения; иначе она не была бы свобода. Стало быть, она отрицает необходимость падения, а с тем вместе необходимость и настоящего образа бытия миpa. Что было бы, еслиб не было падения, мы не можем гадать, —но было бы все не так, как есть. Ибо теперь все приспособлено к поднаказательному состоянию человека, который несет эпитимию за падение. А тогда было бы все в соответствии состоянию ненарушимой верности воле Божией.